Что воплощает образ собаки бойе

Бойе астафьев анализ. Урок «Нравственные проблемы в повествовании В.П.Астафьева «Царь-рыба»

Виктор Петрович Астафьев «Царь-рыба»

Виктор Петрович Астафьев родился в 1924 году в селе Овсянка Красноярского края в семье крестьянина. Он рос в окружении величавой красоты природы, и потому экологические проблемы были ему изначально близки.

“Царь-рыба” (1976 год, журнал “Наш современник”) является повествованием в рассказах. Произведение посвящено взаимодействию Человека с Природой. Глава “Царь-рыба”, давшая название произведению, звучит символически. Единоборство человека с царь-рыбой имеет печальный исход.

Идея повествования Астафьева состоит в том, что человек должен жить в мире с природой, не разрушать гармонии природы, не грабить ее. Повествование объединено образом автора. Симпатии автора отданы многим персонажам: Акиму, Николаю Петровичу, Киряге-деревяге, Парамон Парамонычу, Семену и Черемисину, артели рыбаков и другим. Аким совершает подвиг, спасая в тайге женщину. Каждодневно подвергают свою жизнь опасности рыбинспектор Семен и его сын Черемисин: “На фронте так не измаялся, как с вами!” Николай Петрович, брат писателя, стал кормильцем большой семьи с малых лет. Он отличный рыбак, охотник, радушен, всем норовит помочь. Добрая душа у Парамона Парамоновича. Он принял отеческое участие в судьбе Акима.

Экологические и нравственные проблемы

Последняя четверть 20-ого века поставила перед человечеством глобальную проблему — проблему экологии, сохранения природного равновесия. Взаимоотношения природы и человека обострилось настолько, что стало понятно: или человек научится жить как часть природы, по ее законам, или, погубит планету и погибнет сам. Тема отношений природы и человека была новой в русской литературе, и одним из первых обратился к ней Виктор Астафьев.

Уроженец русского Севера, Астафьев любит и чувствует природу. Человек, по мысли Астафьева, перестал вести себя как мудрый и доброжелательный хозяин, превратился в гостя на собственной земле или же в равнодушного и агрессивного захватчика, которому безразлично будущее, который за выгодой сегодняшнего дня не способен увидеть проблемы, ожидающие его в будущем.

Название в рассказе «Царь-рыба» имеет символическое значение. Царь-рыбой называют осетра, но это и символ непокоренной природы. Борьба человека и царь-рыбы завершается трагически: рыба не сдается, но, смертельно раненная, она уходит, чтобы умереть. Покорение и завоевание природы приводит к ее гибели, потому что природу нужно знать, чувствовать, мудро использовать ее законы, но не бороться с ней. Астафьев подводит итог многолетнему отношению к природе как к «мастерской», «кладовой», развенчивает тезис, гласящий, что человек — царь природы. Забыта истина, что в природе все связано со всем, что, нарушив равновесие части, разрушишь целое.

Человек губит природу, но гибнет и сам. Для Виктора Астафьева законы природы и законы нравственности тесно и неразрывно связаны. Чужаком и лихим завоевателем пришел в лес Гога Герцев и погиб, и чуть было не погубил еще одну жизнь. Но страшнее всего постепенно поддаются развращающему влиянию философии потребительства, начинают варварски эксплуатировать природу, не понимая, что уничтожают дом в котором живут.

Всего через десятилетие после того, как была написана «Царь-рыба», случилась Чернобыльская катастрофа. И время разделилось на то, что было до и после Чернобыля. Воздействие человека на живую природу по губительной силе сравнялось с планетарными стихийными бедствиями. Местные катастрофы перестали быть местными. За тысячи и тысячи километров от Чернобыля в костях животных, птиц и рыб находят радиоактивный стронций. Зараженные воды уже давно влились в Мировой океан. В Антарктиде погибают пингвины, питающиеся зараженной рыбой. То, о чем писал Астафьев, стало страшной реальностью: планета мала, она слишком хрупка для бравых экспериментов. Нельзя вернуться в прошлое, но можно попытаться спасти то, что еще осталось.

Конец 20-ого и начало 21-ого века дали еще одному понятие — экология человека. Человечество, искалеченное духовно, не имеющее цели, кроме погони за материальными благами любой ценой, калечит природу. Астафьев не использовал термин «экология человека», но его книги именно об этом, о необходимости сохранить нравственные ценности.

Виктор Петрович Астафьев в статье «Вечно живи, речка Виви» писал: «Осталась одна Сибирь. И если мы ее доконаем — стране не подняться. Ведь обкрадываем уже не себя, а внуков наших и правнуков». «Человек и природа» — вот главная тема, пронизывающая книгу Астафьева «Царь-рыба». Сам автор назвал ее повествованием в рассказах (1972-1975). Состоит она из двенадцати прекрасно написанных новелл, скрепленных единым рассказчиком.

К книге Астафьев предпослал два эпиграфа: один — из стихов русского поэта Николая Рубцова, другой взят из высказываний американского ученого Халдора Шепли, что подчеркивает важность проблемы защиты природных ресурсов для всей планеты, так как природа представляет единый мировой организм и разрушение ее в какой-либо части может вызвать всеобщую катастрофу. «Если мы будем вести себя как следует, — пишет Халдор Шепли, — то мы, растения и животные, будем существовать в течение миллиардов лет, потому что на солнце есть большие запасы топлива и его расход прекрасно регулируется». Рассказы в сборнике как бы продолжают и дополняют друг друга, предлагая читателю разные типы персонажей. Открывает книгу рассказ о верном друге человека — собаке («Бойе»), застреленной конвоиром, когда преданный человеку пес бросился на грудь хозяину (заключенному), отплывающему к месту предстоящей ссылки.

Следующий рассказ «Капля», лишенный драматического конфликта, представляет собой философские размышления автора о смысле человеческой жизни после законченной рыбалки: «Тайга на земле и звезда на небе были тысячи лет до нас. Звезды потухали или разбивались на осколки, взамен их расцветали на небе другие. Тайга все также величественна, торжественна, невозмутима. Мы внушаем себе, будто управляем природой и что пожелаем, то и сделаем с нею. Но обман этот удается до тех пор, пока не останешься с тайгою с глазу на глаз, пока не побудешь в ней и не поврачуешься, только тогда поймешь ее могущество, почувствуешь ее космическую пространность и величие». Человек, наделенный разумом, должен быть, по мнению Астафьева, ответственным за продолжение жизни на земле. Но об этой ответственности забывают браконьеры, герои последующих рассказов «Дамка», «У золотой карги», «Рыбак Грохотало».

Перед читателем проходит целая вереница типов браконьеров, талантливых хищников сибирских рек и тайги — Гоги, Командора, Дамки, Зиновия, Грохотало («Рыбак Грохотало», «Уха из Боганиды», «Сон о белых горах»). Писатель не сгущает краски при описании этих образов. Это не законченные герои-злодеи, нарисованные от начала до конца черной краской. Не лишены они хозяйской смекалки и даже чести и совести в некоторых случаях. Неумеренная жадность вот только выдает их с головой. Показателен в этом отношении Зиновий Игнатьевич Утробин («Царь-рыба»).

Вспомним центральный эпизод рассказа: ловля царя рыб — огромного осетра. Два брата, два браконьера, Зиновий и Командор, давно не ладят друг с другом и на «охоту» ходят поодиночке. В один из походов Зиновий повстречался с «царем» рыб (о такой встрече, мечтал всякий заядлый рыбак) — попался он на самолично изготовленных самоловы. Увидев «черный, лаково отблескивающий сутунок со вкось обломанными сучьями», ошарашенный видением Зиновий даже испугался. Попробовал рыбак перекинуть его через борт в лодку, да не тут-то было, силенок не хватило. Отпустить бы улов назад, в глубины ангарских вод, по добру по здорову, и беды никакой бы не было, тем более вспомнил он дедушкин наказ: «Лучше отпустить ее, клятую незаметно так, нечаянно будто отпустить, перекреститься и жить дальше, снова думать о ней, искать ее «. Доброе, мудрое наставление осталось от предков, да только Утробин не внял голосу разума, пожадничал. С удвоенным азартом снова принялся за осетра, но, случайно поскользнувшись в лодке, сбитый рыбиной, очутился в холодной воде и зацепился за крючок самолова.

Ночь, темень. Браконьер переживает сильное нравственное потрясение и чувствует, зацепившись за борт лодки, как покидают его силы. Между барахтаньем в холоднющей воде, во время отдыха, припоминая свою жизнь, решил, что это наказание ему выпало за Глашу Куклину, над которой когда-то надругался он. Спустя некоторое время просил он у нее прощения, но Глафира не простила его. И вот приходится расплачиваться за прошлые грехи. «Гла-а-ша-а, прости-и-и «, — молит он из последних сил. Мысленное раскаяние перед Глафирой и покаяние за содеянное с «царем-рыбой» возымело действие, в конце концов было учтено природой. Набравшись сил, рыбина сорвалась с крючков, а незадачливого рыбака неожиданно спасает брат его, Командор.

Однако на этом не заканчиваются мытарства Игнатьича. Холодная вода дала о себе знать — ампутировали ему ногу. Продает Утробин свой дом в деревне и покидает насовсем насиженные места, побывав перед отъездом у Глафиры Куклиной. Так проучен был за свои грехи перед женщиной и природой рыбак-браконьер.

Мудрое авторское слово Астафьева обращено не только к рыбаку Зиновию Утробину а ко всем людям: «Природа, она, брат, тоже женского рода! Значит, всякому свое, а богу — богово! Освободи от себя и от вечной вины женщину, прими перед этим все муки сполна, за себя и за тех, кто сей момент под этим небом, на этой земле мучает женщину, учиняет над нею пакости».

Сочинение 2. На реке жизни.

В «Царь-рыбе» есть единое и цельное художественное пространство — действие каждого из рассказов происходит на одном из многочисленных притоков Енисея. А Енисей — «река жизни», так об этом сказано в книге. «Река жизни» — емкий образ, уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних людей образ «река жизни», подобно «древу жизни» был наглядно-зримым воплощением всего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного и подземного, то есть целой «космографией».

Астафьев выстраивает целую цепь рассказов о браконьерах, причем браконьерах разного порядка: на первом плане здесь браконьеры из поселка Чуш, «чушанцы», которые буквально грабят родную реку, безжалостно травят ее; но есть и Гога Герцев — браконьер, который вытаптывает души встречающихся ему на пути одиноких женщин; наконец, браконьерами автор считает и тех чиновников государственного масштаба, которые так спроектировали и построили на Енисее плотину, что загноили великую сибирскую реку.

Каждый рассказ о попрании человеком природы завершается нравственным наказанием браконьера. Жестокого, злобного Командора постигает трагический удар судьбы: его любимицу-дочку Тайку задавил шофер — «сухопутный браконьер», «нажравшись бормотухи» («У Золотой Карги»). А Грохотало, «мякинное брюхо» и неудержимый рвач, наказывается в чисто гротескном, буффонадном виде: ослепленный удачей, он хвастает пойманным осетром перед человеком, который оказывается… инспектором рыбнадзора («Рыбак Грохотало»). Наказание неминуемо настигает человека даже за давние злодеяния — таков смысл кульминационного рассказа из первой части цикла, давшего название всей книге. Сюжет о том, как наиболее осмотрительный и вроде бы самый порядочный из браконьеров Игнатьич был стянут в воду гигантской рыбой, приобретает некий мистико-символический смысл: оказавшись в пучине, превратившись в пленника собственной добычи, почти прощаясь с жизнью, Игнатьич вспоминает давнее свое преступление — как он еще безусым парнем, «молокососом», пакостно отомстил своей «изменщице», Глашке Куклиной, и навсегда опустошил ее душу. И то, что с ним сейчас произошло, сам Игнатьич воспринимает как божью кару: «Пробил крестный час, пришла пора отчитаться за грехи…».

Природа не прощает обиды, и за причиненное ей зло придется заплатить сполна и Командору, и Дамке, и Грохотало, и другим браконьерам. Потому что, убежденно и открыто заявляет писатель, «бесследно никакое злодейство не проходит». Физические, а особенно нравственные страдания, — вот справедливое возмездие за дерзкие попытки покорить, подчинить или даже уничтожить хотя бы частичку природы.

Авторская дидактика (поучение) выражается и в расположении рассказов, входящих в цикл. Не случайно по контрасту с первой частью, которую целиком заняли браконьеры из поселка Чуш, зверствующие на родной реке, во второй части книги на центральное место вышел Акимка, который духовно сращен с природой-матушкой. Его образ дается в параллели с «красногубым северным цветком».

«Царь-рыба» написана в открытой, свободной, раскованной манере. Прямой, честный, безбоязненный разговор о проблемах актуальных и значимых: об утверждении и совершенствовании разумных связей современного человека и природы, о мере и целях нашей активности в «покорении» природы. Это проблема не только экологическая, но и нравственная. Писатель утверждает: кто безжалостен, жесток к природе, тот безжалостен, жесток и к человеку. Сознание серьезности этой проблемы необходимо каждому, чтобы не истоптать, не повредить природу и себя огнем бездушия и глухоты. Отношение к природе выступает в качестве проверки духовной состоятельности личности.

Сочинение 3. Новелла (рассказ) «Царь-рыба». Трагедия человека и природы.

В первой половине семидесятых годов XX века в в нашей стране впервые были остро подняты проблемы экологии. В эти же годы Виктор Астафьев написал повествование в рассказах «Царь-рыба». Произведение посвящено взаимодействию человека с природой. Речь в повествовании идет и о трагедии человека, который связан с природой теснейшей связью, но забыл об этом и губит себя и ее.

Глава “Царь-рыба”, давшая название произведению, звучит символически. Царь-рыба — это огромный осетр. С царь-рыбой борется человек: это символ освоения и укрощения природы. Борьба завершается драматически. Тяжело раненная царь-рыба не сдается человеку, она уходит от него, унося в своем теле крючки. Очень драматично выглядит финал борьбы — рыба уходит от человека, чтобы умереть: «Яростная, тяжело раненная, но не укрощенная, она грохнулась где-то в невидимости, плеснулась в холодной заверти, буйство охватило освободившуюся, волшебную царь-рыбу» . Единоборство человека с царь-рыбой имеет печальный исход.

Зиновий Утробин, Игнатьич, — главный герой новеллы. Этого человека уважают односельчане за то, что он всегда рад помочь советом и делом, за сноровку в ловле рыбы, за ум и сметливость. Это самый зажиточный человек в селе, все делает «ладно» и разумно. Нередко он помогает людям, но в его поступках нет искренности. Не складываются у героя новеллы добрые отношения и со своим братом. В селе Игнатьич известен как самый удачливый и умелый рыбак. Чувствуется, что он в избытке обладает рыбацким чутьем, опытом предков и собственным, обретенным за долгие годы. Свои навыки Игнатьич часто использует во вред природе и людям, так как занимается браконьерством. Истребляя рыбу без счета, нанося природным богатствам реки непоправимый урон, главный герой новеллы сознает незаконность и неблаговидность своих поступков, боится «сраму», который может его постигнуть, если браконьера в темноте подкараулит лодка рыбнадзора. Заставляла же Игнатьича ловить рыбы больше, чем ему было нужно, жадность, жажда наживы любой ценой. Это и сыграло для него роковую роль при встрече с царь-рыбой. Астафьев очень ярко описывает ее: рыба походила на «доисторического ящера», «глазки без век, без ресниц, голые, глядящие со змеиной холодностью, чего-то таили в себе».

Игнатьича поражают размеры осетра, выросшего на одних «козявках» и «вьюнцах», он с удивлением называет его «загадкой природы». С самого начала, с того момента, как увидел Игнатьич царь-рыбу, что-то «зловещее» показалось ему в ней, и позже герой новеллы понял, что «одному не совладать с этаким чудищем». Желание позвать на подмогу брата с механиком вытеснила всепоглощающая жадность: «Делить осетра. В осетре икры ведра два, если не больше. Икру тоже на троих?!» Игнатьич в эту минуту даже сам устыдился своих чувств. Но через некоторое время «жадность он почел азартом», а желание поймать осетра оказалось сильнее голоса разума. Кроме жажды наживы, была еще одна причина, заставившая Игнатьича помериться силами с таинственным существом. Это удаль рыбацкая. «А-а, была не была! — подумал главный герой новеллы. — Царь-рыба попадается раз в жизни, да и то не «всякому Якову».

Отбросив сомнения, «удало, со всего маху Игнатьич жахнул обухом топора в лоб царь-рыбу…». Образ топора в этом эпизоде вызывает ассоциацию с Раскольниковым. Но герой Достоевского поднял его на человека, а Игнатьич замахнулся на саму мать-природу. Герой новеллы думает, что ему все дозволено. И наказан природой за это.

Игнатьич оказывается в воде один на один с «рыбиной». Израненные, царь природы и царица рек встречаются в равном бою со стихией. Теперь царь природы уже не управляет ситуацией, природа покоряет его, и постепенно он смиряется. Вдвоем с рыбой, прижавшись друг к другу и успокаиваясь от этого прикосновения, они ждут своей смерти. И Игнатьич просит: «Господи, отпусти эту рыбу!» Сам он этого сделать уже не в силах. Их судьбы теперь в руках у природы. Так, значит, не человек царь природы, а природа властвует над человеком. Но природа не так беспощадна, она дает шанс человеку исправиться, она ждет покаяния. Игнатьич понимает свою вину и искренне раскаивается в содеянном, но не только в этом: он вспоминает все свои прошлые поступки, анализирует прожитую жизнь, вспомнил он и деда, поучавшего молодых: «Если есть за душой тяжкий грех — не вяжитесь с царь-рыбой». И вот Игнатьич отчитывается перед своей совестью за грехи, особенно за тот, который считает самым тяжелым. Меняется его настроение: от радости обладания рыбой — к ненависти и отвращения к ней, затем — к желанию избавиться от нее. Перед лицом смерти он пересматривает свою жизнь, исповедуется перед собой и раскаивается, чем и снимает с души тяжкий грех. Активная работа души, полное нравственное перерождение спасают Игнатьича от смерти.

Рассказ В. П. Астафьева — это обращение к человеку, отчаянный призыв, обращенный к каждому, — одуматься, осознать свою ответственность за все, что совершается в мире. Землю надо спасать: угроза ядерной или экологической катастрофы ставит сегодня человечество у той роковой черты, за которой нет бытия. «Спасемся ли? Продлится ли жизнь в наших потомках? Каков путь спасения?» — вот вопросы, звучащие в произведениях современных писателей. Ответ В.П. Астафьев дает своим произведением: путь спасения мира и человеческих ценностей — через совесть, раскаяние, жертву, смелость каждого быть в поле воином.

Небольшой рассказ о преданной и умной собаке, верно служившей своему хозяину, человеку никчемному, и в финале убитой конвоиром, сопровождающим ее арестованного хозяина. Чувствуется жесткость и бескомпромиссность позиции Астафьева: его непримиримость к «пустобрехам» и рвачам, а также к человеческой жадности, корысти и злобе.

Бойе с эвенкийского — «друг». Таким именем звали собаку Кольки, одного из героев произведения, брата рассказчика. Бойе не раз спасал жизнь Кольке: и в детстве в тайге, и десять лет спустя, на Дудыпте.

Бойе из породы северных лаек, но автор рассказывает о собаке как о человеке: «…Бойе был труженик, и труженик бескорыстный», «… без работы Бойе жить не мог», «…Бойе умел все и даже больше, чем полагается уметь собаке», красота и ум были в глазах, мудро-спокойных, о чем-то постоянно вопрошающих».

Бойе незаменимый помощник людям. Он кормит семью, любит своего непутевого хозяина, доверяет всем людям без исключения. Даже когда пытались его украсть, он чувствовал себя виноватым в том, что произошло.

Он спас Кольку от медведя, к нему же привел людей, когда Колька заблудился в тайге и чуть не замерз в снегу. Собаке Бойе обязан жизнью Колька и на Дудыпте, когда обезумивший от долгого пребывания на зимовье, Колька, сняв лыжи, погнался за пришедшей к нему в грезах шаманкой и едва не погиб. «Снег все накатывался, накатывался сверху, перемерзлый, сыпучий. …. Забарахтался, забился человек, потерявший желание думать и бороться, когда наконец увидел над собой, на урезе Дудыпты собаку, все ту же, белую, с серым крапом на лапах и голове, родную, верную собаку». Колька пополз к Бойе, собака «поскуливая и руля хвостом ползла встречь ему, и вместе с нею полз, двигался снег, из которого выметнулась вдруг и ткнулась острием в лицо лыжина» . Не в силах даже снять ружье, Колька все-таки выстрелил. И к нему на помощь пришли зимовщики. И в бреду и во сне Колька еще долго будет произносить имя своего самого верного друга Бойе.

Убил Бойе конвоир лишь за то, что собака признала среди арестантов своего хозяина — отца Кольки. Пес «не понимал, что происходит и зачем уводят хозяина, завыл на всю пристань да как рванется! Уронил Кольку, не пускает хозяина на баржу, препятствует ходу. Молодой чернявый конвоир приостановился, отбросил собаку пинком в сторону и, не снимая автомата с шеи, мимоходом, в упор прошил ее короткой очередью».

В рассказе Астафьев приводит поверье о происхождении собаки: «Повторю лишь северное поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою, хорошим». Ссылка на эту народную мудрость перед повествованием о верном друге, неприхотливом и незаменимом помощнике героев собаке Бойе, позволяет рассказчику с большей убедительностью заявить о единстве всего живого на земле и недопустимости жестокого обращения с братьями нашими меньшими. «Родившийся для совместного труда и жизни с человеком, так и не поняв, за что его убили, пес проскулил сипло и, по-человечьи скорбно вздохнув, умер, ровно бы жалея иль осуждая кого».

Это рассказ не только о собаке. Это произведение и о людях, среди которых, по верному замечанию автора, встречаются «дармоеды, кусучие злодеи, пустобрехи, рвачи».

Рассказ «Сон о белых горах». Утверждение общечеловеческих моральных ценностей

Действие в рассказе происходит в тайге, тайны и загадки которой пытаются разгадать многие люди. Вот только интерес к таежным богатствам бывает разный. В рассказе мы знакомимся с двумя героями, которые резко противопоставлены по своему отношению к миру и людям. Это таежный человек Аким и эгоистичный, возомнивший себя хозяином природы геолог Гога Герцев.

Аким не слишком образован, мало знаком с цивилизацией, с городской жизнью, зато превосходно знает родную сибирскую тайгу, живет в тесном единении и гармонии с природой. В глухих таежных дебрях он чувствует себя как дома. Аким, по мысли писателя, является носителем подлинных морально-нравственных ценностей и в этом своем качестве противостоит многим персонажам-горожанам, рассматривающим природу только как средство удовлетворения сиюминутных материальных потребностей и не гнушающимся никакими средствами в достижении своих целей. Антиподом Акиму в главе «Сон в белых горах» является Гога Герцев. Он не вредил тайге, уважал законы, но пренебрегал тем, что именуется душой. Гога — образованный человек, умеет делать многое, но он погубил в себе хорошие задатки. Он индивидуалист, много хочет взять от жизни, но ничего не хочет отдавать. Он внутренне пуст, циничен. Авторская ирония и сарказм сопровождают Герцева всюду — и в столкновении с Акимом из-за медали Киряги-деревяги, переклепанной Герцевым на блесну, и в сценах с библиотекаршей Людочкой, которой он от скуки душу растоптал, и в истории с Элей, и даже там, где рассказано, как Герцев погиб и каким стал после смерти. Астафьев показывает закономерность такого страшного конца Гоги, обличает индивидуализм, бездушие.

Гога потащил в тайгу вместе с собой влюбленную в него девушку Элю. Как подчеркивает автор, Гога — опытный и умелый таежник, ни в чем не уступающий Акиму. Тем не менее он легкомысленно увлек вместе с собой в опасное путешествие по таежной реке девушку, к жизни в суровых условиях тайги абсолютно не приспособленную. В результате складывается трагическая ситуация. Тяжело заболевшая Эля остается в охотничьей избушке, отправившийся на поиски пропитания Гога гибнет в результате несчастного случая. От верной смерти девушку спасает нашедший ее Аким. Он ухаживает за больной, как за маленьким ребенком. В главе «Сон в белых горах» примечателен образ Гоги Герцева, антипода Акима. Герцев не вредил тайге, уважал законы, но пренебрегал тем, что именуется душой. Гога — образованный человек, умеет делать многое, но он погубил в себе хорошие задатки. Он индивидуалист, много хочет взять от жизни, но ничего не хочет отдавать. Он внутренне пуст, циничен. Авторская ирония и сарказм сопровождают Герцева всюду — и в столкновении с Акимом из-за медали Киряги-деревяги, переклепанной Герцевым на блесну, и в сценах с библиотекаршей Людочкой, которой он от скуки душу растоптал, и в истории с Элей, и даже там, где рассказано, как Герцев погиб и каким стал после смерти. Астафьев показывает закономерность такого страшного конца Гоги, обличает эгоцентризм, индивидуализм, бездушие.

Гибель Герцева глубоко символична. Гога мечтал поймать легендарную Царь-рыбу, а для блесны использовал медаль инвалида войны пьяницы Кирягина и хвастался: «Лучше фабричной!» Аким после этого в сердцах сказал Герцеву: «Ну ты и падаль. Кирьку старухи зовут Божьим человеком. Да он Божий и есть. Бог тебя и накажет…»

В ответ Герцев произносит фразу, поражающую своим эгоизмом и кощунством: «Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе Бог! А тебя я накажу — за оскорбление».

Но наказать Акима Герцев собирается в тайге, а не сейчас, он не привык к честному и открытому поединку. Аким же способен ударить человека только в честной, открытой драке. Он органически не способен обидеть другого человека, Главный герой «Царь-рыбы» следует своеобразному нравственному закону тайги, где выжить может человек, открытый с другими, честный и не пытающийся подмять под себя природу. Гога — «сам себе Бог», на поверку оказывается дьяволом, Кащеем (не случайно писатель подчеркивает, что Герцев, как сказочный злодей, «загремел об пол костями»). Он плюет на других людей и этим гордится, он готов уничтожить всякого, кто встает на его пути, уничтожить не в переносном даже, а в прямом смысле. Ведь, по сути, Гога замышляет убийство Акима, предлагая дуэль на заведомо невыгодных для того и выгодных для себя условиях. И закономерной выглядит его гибель, хотя и происшедшая в результате нелепой случайности. Это как бы Божья кара за самонадеянное приравнивание себя к Богу.

Когда Аким находит труп своего врага, он не чувствует радости. Он жалеет Герцева, который, торопясь добыть для больной спутницы рыбу, совершил роковую ошибку и захлебнулся в ледяной воде, и хоронит Гогу по-христиански.

Моральный спор между Гогой Герцевым и Акимом — это не просто спор двух слишком разных людей, он отражает столкновение бездушно-потребительского и гуманного, милосердного отношения к природе, ко всему живущему на земле». Чувствительность и доброта делают человека слабым, считает Гога Герцев. Он искажает духовные и социальные связи людей, уничтожает свою душу. Симпатии автора, несомненно, на стороне таких людей, как Аким, Именно за Акимом остается победа в споре с Герцевым, именно ему, а не Гоге, удается добыть Царь-рыбу. Удача становится наградой за то, что он сохраняет верность общечеловеческим, христианским моральным ценностям, готов, не задумываясь, помочь ближнему и пожалеть даже врага.

Открывает книгу «Царь-рыба» глава «Бойе». Стр.16, 18

Бойё по-эвенкийски «Друг». Природой назначено собаке- быть привязанной к человеку, быть его верным другом.

3 ) Работа с текстом главы «Дамка». (А.)

Где происходят события, описанные в произведении «Царь-рыба»? (В Сибири, на реке Енисей и его притоках, в поселке Чуш).

— Что вы можете сказать об устройстве посёлка Чуш и его жителях?

На аэровокзале сиденья «порезаны бритвочкой». На лестнице выломаны ступеньки с расчётливым коварством –через одну, перил нет.

Посёлок Чуш захламлённый. Вокруг посёлка вырубленные леса, гниющие речки со зловонной жижей, куда жители выбрасывают всякий хлам.

В центре посёлка разворочена танцплощадка. В парке –козы и куры. Помещение магазина, подрытое свиньями, похоже на могильный холм.

Под стать и жители посёлка: девица, «умеющая культурно пить», принюхивающиеся таёжные парни»; при посадке в самолёт «чалдоны-молодцы» оттолкнули в сторону женщин и детей. Люди равнодушны друг к другу. Фронтовик ни у кого не вызывает внутренней потребности помочь ему.

Читая описание поселка в главе «Дамка», возникает чувство грусти и сожаления, что человек потерял чувство собственного достоинства, живет не так как нужно в соседстве с великой природой.

Чтение отрывка «Я простоял всю дорогу…» до «…интеллигентов до хрена, а местов не хватает. » (стр.71)

— Отчего эти люди так одиноки?

— Кто они, эти люди?

— Назовите героев повествования.

Командор, Грохотало, Дамка, Утробин, Акимка.

Что объединяет этих героев?

Почему так много внимания уделял им?

— В чем проявляется позиция автора по отношению к браконьерам?

По мнению Астафьева, браконьерство — страшное зло. Браконьерами движет жажда наживы, желание урвать лишний кусок, чувство зависти. У каждого из них в прошлом уголовные и нравственные преступления.

Совершая насилие над природой, браконьеры сами морально разлагаются, не признают нравственные законы, объединяющие людей и природу.

Теряется человеческое в человеке- вот главная мысль, которая проходит красной нитью через произведение В.П.Астафьева.

Чтение отрывка «И из-за нее, из-за этой гады забывается в человеке человек» до «его не достанешь» («Царь-рыба»)

4) Работа с текстом главы «Поминки».

В.П.Астафьев на страницах повествования создает ситуации прямого столкновения человека и природа. Это главы «Поминки» и «Царь-рыба».

Краткий пересказ главы «Поминки». (Сердитов В.) Краткий пересказ.

Как описывает писатель сцену столкновения Акима с медведем?

Медведь смотрит на Акима, и человек видит «глубоко скрытый, но сосредоточенный отсвет звериного ума». «У медведя и лапы точь-в-точь человечьи, только у передней лапы прихватного пальца нету».

Как ведут себя люди после трагедии?

(Приезжий молодой следователь медведем почему-то не интересовался, а все искал состав преступления. Начальник отряда говорит штампованными фразами речь над гробом Петруни. Началась гулянка. Лишь на мгновенье прикоснулись люди и ощутили что-то вечное, незыблемое, страшное в своей силе и величии. .)

Обратите внимание на последнюю фразу главы «Всё поглотила тайга»

5) Работа над главой «Царь-рыба».

В центре нашего внимания рассказ «Царь — рыба». Он дал название всему сборнику, став средоточием всех философско – нравственных мыслей автора.

Краткий пересказ главы.

Однажды опытный рыбак, переоценив свои возможности, пытался изловить слишком большую рыбу, выпал из лодки в реку, зацепился за самоловные крючки и упустил смертельно раненного осетра; неизвестно, остался ли жив сам.

Кто его герой? (Стр.131-132)

Как жители поселка относятся к Игнатьичу?

Какие взаимоотношения Игнатьича с младшим братом Командором? (Стр.133)

Герой рассказа – Зиновий Игнатьич Утробин, житель поселка Чуш. Работает на местной пилораме наладчиком станков и пил, но все именуют его механиком. У Игнатьича есть жена, сын – подросток.

Односельчане уважают Игнатьича. При всех достоинствах Игнатьича чувствуется некоторая отчужденность односельчан. Его ценят, но сторонятся. Скорее всего, потому что Игнатьич не похож на односельчан: всегда опрятен, трудолюбив и работящ, не жаден. «Звали его вежливо», «был ко всем внимателен», «был посноровистей любого механика», «к чушанцам относился с некоторой долей снисходительства и превосходства», «однако шапку лишка не ломал».

Холодные, враждебные отношения между братьями. Друг другу желают смерти.

Взаимоотношения между людьми – это нравственная проблема.

Анализ эпизода «Поединок человека с царь-рыбой»

Почему царь-рыба, а не осётр?

Чтение отрывка со слов : «…увидел и опешил» (стр.139)

В языческие времена человек ставил запреты (табу) на имена обожествляемых им животных, чтобы не накликать на себя беду.

В произведении В. П. Астафьев царь-рыба — символ природы, та основа жизни, без которой не может существовать человек, и вместе с её истреблением обрекает себя на медленную мучительную смерть. «Так зачем же перекрестились их пути? Царь реки и всей природы царь – на одной ловушке. Караулит их одна и та же мучительная смерть».

Какие чувства испытал Игнатьич, поняв, что на этот раз попалась крупная рыба? (стр.141)

Радовался улову, боялся упустить.

«Делить осетра. В осетре икры два ведра, если не больше. Игнатьич в эту минуту даже сам устыдился своих чувств. Но через некоторое время “жадность он почел азартом”, а желание поймать осетра оказалось сильнее голоса разума, “удало, со всего маху Игнатьич жахнул обухом топора в лоб царь-рыбу. ”.

Герой думает, что ему все дозволено. Астафьев считает, что эта вседозволенность не может быть ничьим правом. Игнатьич замахнулся не только на осетра, но на саму мать-природу.

Чтение отрывка поединка Игнатьича и рыбы.

Как и почему «реки царь и всей природы царь» оказались на одной ловушке?

В чем заключается поединок?

В этом эпизоде писатель показывает, что человек повязан «одним смертным концом». В рыбе воплощено женское начало природы, рыба жалась к человеку, это говорит нам о месте человека в жизни природы, особенно, если он добр и внимателен к ней. Мы видим здесь и единоборство человека и природы. Царь природы и Царица рек встречаются в равном бою. Теперь они на одном крючке. Судьба Игнатьича в руках природы.

Чтение отрывка из текста

Фамилия Игнатьича Утробин произошла от слова «утроба» — живот, брюхо, внутренности; ненасытная утроба – так говорят о прожорливом, в переносном значении – о жадном, алчном человеке.

От жадности пострадала душа. Но это безнадежная болезнь? Или заговорившая совесть свидетельствует о начале выздоровления? А что такое совесть?

«Совесть – это чувство нравственной ответственности за своё поведение перед обществом, перед людьми».

Признание вины за совершенный неблаговидный поступок

Стеснение, стыд, неловкость

А зачем совесть нужна человеку?

Совесть дана для того, чтобы проконтролировать свои поступки, исправлять недостатки. Совесть может предотвратить плохой поступок.

А какие факты говорят о том, что совесть у Игнатьича пробудилась?

Игнатьич обращается к Богу и просит: «Господи! Да разведи ты нас! Не по рукам она мне!»

Почему несколькими минутами ранее Игнатьич был уверен в своих силах, а сейчас нет? Что изменилось?

Игнатьич вспомнил слова деда.

Царь – рыбу может добыть только человек с чистыми помыслами, не запятнавший свою душу ничем, а если совершил «варначий » поступок, лучше отпустить царь — рыбу.

Что понимает Игнатьич?

(Находясь между жизнью и смертью, человек часто осмысливает свою жизнь.

Вся жизнь прошла только в погоне за рыбой.

Браконьерствует, хапает – а зачем? для кого?

Отстранился от людей, от жизни, а жизнь поставила на место – погибла от рук пьяного шофера любимая племянница

Игнатьич понимает, что наказан за грехи. Просит прощения у Глаши Куклиной. Он покаялся перед матерью-природой.

Перед лицом надвигающейся гибели всплывает постыдное, горькое воспоминание – надругательство над любимой девушкой. И ни время, ни покаяние перед Глашей не смогли смыть грязь с души от постыдного поступка.

Поединок заканчивается бессилием Игнатьича, страхом перед природой, перед Богом, смертью. Он считает, что наказан за грехи, и пришла пора за них отчитаться.

Чтение отрывка «Ни на одну женщину…»

– Для чего Астафьев поведал нам эту историю?

Она напоминает о вечном законе жизни: зло, содеянное нами, к нам же вернется, и может совсем погубить нас. Бесследно никакое злодейство не проходит.

Какую нравственную проблему поднимает автор? Долг, ответственность, совесть .

– Что спасает Игнатьича? (глубокое раскаяние по отношению к Глаше, покаяние перед матерью-природой.) И Бог услышал Игнатьича, принял на этот раз его покаяния и послал ему не кого-нибудь, а брата, с которым у него была давняя вражда. Попросив прощения у всех, попросил прощения и у брата.

«Прощайте и прощены будете» ,-гласит евангельская заповедь.

– Что испытывает Игнатьич после покаяния? (освобождение)

Быть может, появилась надежда что-то исправить в своей жизни. Быть может, и рад был Игнатьич, что осталась жива эта волшебная царь-рыба, тяжко раненная, но яростная и неукрощенная. Это была жестокая, но поучительная для Игнатьича встреча с одной из величайших тайн природы. И решил он никому не говорить про царь-рыбу, чтобы не возбуждать к ней интереса браконьеров. «Поживи, сколько можешь!»

Астафьев убеждает нас, что в жизни все взаимосвязано: рыба, человек, поступки людей и их судьбы, понимание ответственности за содеянное на земле помогае чудесным образом освобождению Игнатьича и цаь-рыбы.

Почему стало на душе Игнатьича легче, когда освободилась царь-рыба? Почему он обещает никому ничего не говорить о ней?

Какую нравственную проблему нравственную проблему мы можем выделить из этого эпизода? (Проблема взаимоотношений человека и природы). «Помните: земля наша едина и неделима, и человек в любом месте, даже в самой темной тайге должен быть человеком!» — писал В. П. Астафьев.

Составлена на основе Интернет- ресурсов.

В первой половине семидесятых годов XX века в Советском Союзе впервые были подняты проблемы экологии. В эти же годы Виктор Астафьев написал повествование, в рассказах «Царь-рыба». Главные герои «Царь-рыбы» — это Природа и Человек. Критики назвали произведение социально-философским. Мысли и чувства автора имеют общечеловеческое значение. Название повествованию дала глава «Царь-рыба», имеющая обобщенный символический смысл.

Царь-рыба — это огромный осетр. С царь-рыбой борется человек: это символ освоения и укрощения природы. Борьба завершается драматически. Тяжело раненная царь-рыба не сдается человеку, она уходит от него, унося в своем теле крючки. Очень драматично выглядит финал борьбы — рыба уходит от человека, чтобы умереть: «Яростная, тяжело раненная, но не укрощенная, она грохнулась где-то в невидимости, плеснулась в холодной заверти, буйство охватило освободившуюся, волшебную царь-рыбу». Речь в повествовании идет и о трагедии Человека, который связан с Природой теснейшей связью, но забыл об этом и губит себя и ее.

Мы росли в эпоху Чернобыля. Нам всегда будут памятны кошмары картины ядерной катастрофы. Если человечество не сумеет изменить свое сознание, то новые катастрофы просто неизбежны. А ведь несколько десятилетий назад А. И. Вернадский создал свое учение о ноосфере — сфере человеческого разума, где необходимо «мыслить и действовать. не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или союзов, но и планетарном аспекте». Понятие «человечество» возникло несколько веков назад, однако лишь в последние годы люди начали учиться чувствовать себя человечеством — нераздельной общностью.

Почему проблемы экологии приобретают такую остроту? Ответ прост: сегодня человечество оказывает на природу такое же по силе влияние, как, например, самые сильные шторма или мощные извержения вулканов. А нередко человечество и превосходит стихийные разрушительные силы природы. Возвращение к «райскому саду», то есть к нетронутой природе, уже абсолютно невозможно. Однако вопросы взаимоотношений человека и природы должны решаться с учетом этического фактора.

В повествовании «Царь-рыба» все герои — главные. Это и Аким, и Николай Петрович, Киряга и многие другие.

Виктор Астафьев сделал одним из главных героев и образ автора, стремясь к провозглашению и утверждению дорогих его сердцу нравственных принципов. Виктор Астафьев новаторски переходит от повествования к размышлению, от картин природы к публицистике. Выбор автором формы произведения — повествование в рассказах — не случаен. Эта форма позволила Астафьеву отстраниться от строгой сюжетности повествования, чего не позволяет, например, форма романа.

Одна из главных задач «Царь-рыбы» — обличение браконьерства в наиболее широком толковании этого слова. Ведь браконьер — это не только человек, ворующий рыбу или зверя у государства. Браконьер — это и тот, кто строит над чистым озером атомную электростанцию, и тот, кто дает разрешение на вырубку девственных лесов.

«Царь-рыба» — это не сборник тематически связанных между собой рассказов, а именно повествование. Всепоглощающая идея автора о нераздельности Человека и Природы плавно перетекает из главы в главу, раскрываясь все с новых и новых сторон, вбирая в себя новые смыслы, расширяя объем философской, экономической, социальной задачи, стоящей перед всеми людьми. Большое идейно-художественное значение имеет и место действия «Царь-рыбы» — Сибирь. Эти огромные неосвоенные пространства одновременно являются и сокровищем, и болью России. Богатства Сибири основываются экстенсивно, без мысли о завтрашнем дне. «Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа». Виктор Астафьев не дает готовых ответов на поставленные в повествовании ответы. От читателя требуется мужество, доброта, мудрость, чтобы понять: царь-рыбу сможет спасти только человек. Это задача настоящего и будущего.

Аким после этого в сердцах сказал Герцеву: «Ну ты и падаль. Кирьку старухи зовут Божьим человеком. Да он Божий и есть. Бог тебя и накажет. » Гога в ответ хорохорится: « — Плевать мне на старух, на калеку этого грязного! Я сам себе Бог! А тебя я накажу — за оскорбление.

Давай, давай! — У Акима захлодело под ложечкой от какого-то вроде как долгожданного удовлетворения. — Давай, давай! — с трудом сдерживаясь, требовал он.

Гога прошелся по нему взглядом:

Там видно будет, кто кого.

Сидеть за такую вонючку.

Фразу Герцев не закончил, по-чудному, неуклюже, совсем не спортивно летел он через скамейку, на пути смахнув со стола посуду, коробку с блеснами, загремел об пол костями и не бросился ответно на Акима — нежданно зашарил по полу рукой, стал собирать крючки, кольца, карабинчики с таким видом, как будто ничего не произошло, а если произошло, то не с ним и его не касалось.

Доволен? — уставился наконец на взъерошенного Акима.

Ну, чё же ты! — Только сейчас уяснил Аким, что парня этого, выхоленного, здорового, никто никогда не бил, а ему би-вать приходилось всемером одного, как нынче это делают иные молодые люди, подгулявшие в компании, клокочущие от страстей. — Жмет, што ли? Жмет?!

Герцев утер рот и, справившись с замешательством, заявил, что мордобой — дело недоносков, он не опустится до драки, а вот стреляться, по благородному древнему обычаю, — это пожалуйста. Аким знал, как стреляет Гога — с юности в тирах, в спортивных залах, на стендах, а он, сельдюк, — стрелок известно какой — патрон дороже золота, с малолетства экономь припас, бей птицу на три метра с подбегом, так что ход Герцева верный, но слишком голый, наглый ход, не от тайги, где еще в драке да в беде открытость и честность живы. Без остервенения уже, но не без злорадства Аким поставил условие:

Стреляться дак стреляться! Как пересекутся в тайге пути, чтоб и концов не было. Ессе сидеть за такую гниду.

Тебе не сидеть, тебе лежать!

Ну-ну, там видно будет. Я не смотри, что по-банному строен, зато по-амбарному крыт!»

В этом диалоге очень рельефно проявляются различия Акима и Гоги. Аким способен ударить человека только в честной, открытой драке. Он органически не способен обидеть другого человека, тем более нищего, убогого. Характерно, что ссору начинает не Аким, а Герцев.

Главный герой «Царь-рыбы» следует своеобразному нравственному закону тайги, где выжить может человек, открытый с другими, честный и не пытающийся подмять под себя природу. Гога же, «сам себе Бог», на поверку оказывается дьяволом, Кащеем (не случайно писатель подчеркивает, что Герцев, как сказочный злодей, «загремел об пол костями»). Он плюет на других людей и этим гордится, он готов уничтожить всякого, кто встает на его пути, уничтожить не в переносном даже, а в прямом смысле. Ведь, по сути, Гога замышляет убийство Акима, предлагая дуэль на заведомо невыгодных для того и выгодных для себя условиях. Однако, в отличие от Кащея Бессмертного, Герцев отнюдь не бессмертен. И закономерной выглядит его гибель, хотя и происшедшая в результате нелепой случайности. Это как бы Божья кара за самонадеянное приравнивание себя к Богу.

Когда Аким находит труп своего врага, он не чувствует радости, вопреки древней поговорке, что труп врага хорошо пахнет. Он жалеет невезучего Герцева, который, торопясь добыть для больной спутницы рыбу, совершил роковую ошибку и захлебнулся в ледяной воде, и хоронит Гогу по-христиански. Именно за Акимом остается победа в споре с Герцевым, именно ему, а не Гоге, удается добыть Царь-рыбу. И, хотя, как признается сам охотник, он «культуре обучался. в Боганиде и на «Бедовом»», как подтвердил потом поселковый фельдшер, в отношении Эли «парень-то, что в его силах-возможностях было, делал правильно, — и не без гордой значительности молвил еще: — Таежная наука!» Удача становится наградой за то, что он сохраняет верность общечеловеческим, христианским моральным ценностям, готов, не задумываясь, помочь ближнему и пожалеть даже врага.

Другие сочинения по этому произведению

Основные герои повествования в рассказах Астафьева “Царь-рыба” – Человек и Природа. Повествование объединено одним героем – образом автора – и одной всепоглощающей идеей – идеей неотделимости человека от природы.

Глава “Царь-рыба”, давшая название всему повествованию, символична: единоборство человека с царь-рыбой, с самой природой завершается драматически. Эта глубина содержания определила жанр произведения, его композицию, выбор героев, язык, полемический пафос. Жанр “повествование в рассказах” позволяет автору свободно переходить от сцен, картин, образов к размышлениям и обобщениям, к публицистике. Произведение пронизано публицистическим пафосом, подчинено задаче обличения, осуждения браконьерства в самом широком смысле этого слова, браконьерства в жизни, касается ли это природы или общества. Автор стремится к провозглашению и утверждению дорогих ему нравственных принципов.

В произведении нередко используется прием или хронологического развертывания сюжета, или нарушения хронологии. Обращение к прошлому времени не столько художественный прием, сколько необходимость осмыслить жизненный опыт. Размышляя над историей становления характеров Грохотало или Герцева, автор приходит к выводу: социальное и экономическое не существует раздельно, независимо. Все взаимообусловлено и подчинено объективным законам развития природы и человека. Само место действия романа – огромные пространства Сибири – требует от человека таких незаурядных качеств, как мужество, доброта.

Образ автора объединяет все главы произведения. Это образ искреннего и открытого человека, который рассматривает настоящее сквозь призму прошедшей мировой войны. Вот как он оценивает повседневный, частный случай – обыденный разбой, учиняемый барыгами-охотниками на реке Сым: “Аким запамятовал, что я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь”.

Писатель – лирический герой произведения. Первая же глава открывается признанием его в любви к родному краю, к Енисею. Часы и ночи, проведенные у костра на берегу реки, названы счастливыми, потому что “в такие минуты остаешься как бы один на один с природой” и “с тайной радостью ощущаешь: можно и нужно довериться всему, что есть вокруг. “

Пейзаж сам по себе, независимо от героя, словно бы и не существует в повествовании, он всегда как открытое сердце человека, жадно впитывающее в себя все, что дает ему тайга, поле, река, озеро, небо: “На речке появился туман. Его подхватывало токами воздуха, тащило над водой, рвало о подножие дерева, свертывало в валки, катило над короткими плесами, опятнанными кругляшками пены”. Речка, покрытая туманом, преображается в его душе: “Нет, нельзя, пожалуй, назвать туманом легкие, кисеей колышущиеся полосы. Это облегченное дыхание зелени после парного дня, освобождение от давящей духоты, успокоение прохладой всего живого”.

Глава “Туруханская лилия” публицистична. Старый енисейский бакенщик Павел Егорович, родом с Урала, но занесен в Сибирь необоримой любовью к “большой воде”. Он относится к тем людям, что “сами все свое отдают, вплоть до души, всегда слышат даже молчаливую просьбу о помощи”. О нем рассказано немного, но главное: он из той породы людей, которые “отдают больше, чем берут”. Бездумное, варварское отношение к природе вызывает у героя недоумение и протест: “Нет и никогда уже не будет покоя реке! Сам не знающий покоя, человек с осатанелым упрямством стремится подчинить, заарканить природу.” Тоска по гармонии в природе, тоска по гармоничному человеку и в авторских словах: “Ну почему, отчего вот этих отпетых головорезов надо брать непременно с поличным, на месте преступления? Да им вся земля место преступления!” Охваченный возмущением против браконьерского разбоя в природе, писатель думает: “Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа”. Северная лилия примиряет автора с миром, смягчает его душу, наполняет верой в “нетленность жизни”, “никогда не перестает цвести” в его памяти.

В. Астафьев изображает людей самых разных слоев общества: одних подробно, других – несколькими штрихами, как, например, старуху-переселенку, которая не могла и за тридцать лет забыть своего скорбного пути по Угрюм-реке. Исключительно привлекателен образ Николая Петровича, брата писателя. Он с малых лет, как только отец был осужден, стал кормильцем большой семьи. Отличный рыбак и охотник, отзывчив, приветлив, радушен, всем норовит помочь, как бы ни было трудно самому. Мы встречаемся с ним, когда он уже умирает, поверженный и раздавленный непосильным трудом: “С девяти лет таскался по тайге с ружьем, поднимал из ледяной воды сети.” Николая Петровича мы видим не только умирающим, но и на охоте, в семье, в дружбе с Акимом, в дни, когда он, Архип и Старшой подрядились в тайге промышлять песца. Песец в ту зиму не пошел, охота сорвалась, пришлось в тайге зазимовать.

В этих труднейших условиях и выделился из троих Старшой – умом, пытливостью, опытностью в таежных делах. Обаятелен Парамон Парамонович. Правда, он “крепко выпивает”, а потом “искупает свою вину перед человечеством” раскаянием. Но открыта добру душа Парамона Парамоновича, это он заметил желание одинокого мальчишки попасть на свой пароход и принял отеческое участие в судьбе Акима.

В главе “Уха на Боганиде” изображена артель рыбаков. Необычная это была артель: не оседлая и по составу непостоянная. Не менялись в ней лишь бригадир, о котором ничего существенного не сказано, приемщик продукции по прозвищу “Киряга-деревяга”, радист, повариха (она же кастелянша, завхоз и ворожея), акушерка Афимья Мозглякова. Киряга-деревяга был на войне снайпером, награжден медалью. Но пропил ее Киряга однажды в тяжелую минуту и страшно казнил себя за это. В остальном – прекраснейший человек, рачительный хозяин артельного дела.

“Уха на Боганиде – это гимн коллективным началам жизни. А образы героев, все вместе взятые, есть поэма о доброте и человечности. Аким не получил образования, не приобрел больших знаний. Это беда многих из военного поколения. А вот трудился он честно и разные профессии приобрел с малых лет, потому что нелегкое выпало на его долю детство. Аким рано начал понимать мать, случалось, укорял ее за беспечность, но любил и про себя думал о ней с нежностью. Мать умерла молодой. Как Аким страдал, когда подъезжал к родной, но уже пустой, безлюдной Боганиде! И как по-своему осмыслил слово “мир”, запомнившийся ему нарисованным на косынке матери. Аким думает, обращаясь памятью к прошлому: мир – “это артель, бригада, мир – это мать, которая, даже веселясь, не забывает о детях.” Аким заботится о заболевшем Парамоне Парамоновиче, становится в нужную минуту нравственной опорой для Петруни.

Большая сцена отъезда из зимовья, когда Аким с трудом поставил Элю на ноги, и невольного возврата – одна из лучших. В ней Аким сделал нечеловечески тяжелую героическую попытку вырваться из плена зимней тайги и едва не замерз.

В главе “Сон в белых горах” примечателен образ Гоги Герцева, антипода Акима. Герцев не вредил тайге, уважал законы, но пренебрегал тем, что именуется душой. Гога – образованный человек, умеет делать многое, но он погубил в себе хорошие задатки. Он индивидуалист, много хочет взять от жизни, но ничего не хочет отдавать. Он внутренне пуст, циничен. Авторская ирония и сарказм сопровождают Герцева всюду – и в столкновении с Акимом из-за медали Киряги-деревяги, переклепанной Герцевым на блесну, и в сценах с библиотекаршей Людочкой, которой он от скуки душу растоптал, и в истории с Элей, и даже там, где рассказано, как Герцев погиб и каким стал после смерти. Астафьев показывает закономерность такого страшного конца Гоги, обличает эгоцентризм, индивидуализм, бездушие.

Все браконьеры: Дамка, Грохотало, Командор, Игнатьич – вышли из старинного рыбацкого поселка Чуш или оказались тесно с ним связанными. Командор знающ, потому более агрессивен и опасен. Сложность его образа в том, что временами он задумывается о своей душе, дочь свою Тайку-красавицу любит до самозабвения и готов для нее сделать все. Однако браконьерничал Командор профессионально, так как урвать побольше и всюду, где можно, – смысл его жизни. Грохотало – бывший бандеровец, когда-то творил черное дело: жег красноармейцев и взят был с оружием в руках. Портрет человекообразного животного с умствен ной неразвитостью и нравственной пустотой полон сарказма.

В приемах изображения Грохотало и Герцева много общего. Как-то не по-человечески дико пережил Грохотало свою неудачу с великолепным осетром, которого у него конфисковали: “Грохотало шевельнул горою спины, простонал вдруг детски жалобно и сел, озирая потухшими глазами компанию, узнал всех, растворил с завыванием красную пасть, передернулся, поцарапал грудь и удалился.” В этом удалении Грохотало во тьму проявляется астафьевская “теория возмездия” за зло, за “браконьерство” в широком смысле.

В главе “Царь-рыба” повествование идет от третьего лица и перемежается внутренними монологами главного героя рассказа – Игнатьича. Он тоже браконьер, но самого “высокого класса”, все остальные перед ним – мелюзга. Игнатьич – фигура символическая, он тот самый царь природы, который в столкновении с царь-рыбой потерпел жесточайшее поражение. Физические и нравственные страдания – вот возмездие за дерзкую попытку покорить, подчинить или даже уничтожить царь-рыбу, рыбу-мать, несущую в себе миллионы икринок. Человек, признанный царь природы, и царь-рыба связаны у матери-природы единой и нерасторжимой цепью, только пребывают они на разных ее концах.

В повествовании “Царь-рыба” Астафьев говорит о необходимости, безотлагательности “возвращения к природе”. Вопросы экологии становятся предметом философского рассуждения о биологическом и духовном выживании людей. Отношение к природе выступает в качестве проверки духовной состоятельности личности.

(Пока оценок нет)

Анализ произведения Астафьева «Царь-рыба»

Второй новеллистический цикл Астафьева «Царь-рыба» увидел свет в 1976 году. Здесь, в отличие от «Последнего поклона», писатель обращается к другой первооснове человеческого существования – к связи «Человек и Природа». Причем эта связь интересует автора в нравственно-философском аспекте: в том, что еще Есенин называл «узловой завязью человека с миром природы», Астафьев ищет ключ к объяснению нравственных достоинств и нравственных пороков личности, отношение к природе выступает в качестве «выверки» духовной состоятельности личности.

«Царь-рыба» имеет жанровое обозначение «повествование в рассказах». Тем самым автор намеренно ориентировал своих читателей на то, что перед ними цикл, а значит, художественное единство здесь организуется не столько сюжетом или устойчивой системой характеров (как это бывает в повести или романе), сколько иными «скрепами». И в циклических жанрах именно «скрепы» несут очень существенную концептуальную нагрузку. Каковы же эти «скрепы»?

Прежде всего, в «Царь-рыбе» есть единое и цельное художественное пространство – действие каждого из рассказов происходит на одном из многочисленных притоков Енисея. А Енисей – «река жизни», так он и назван в книге. «Река жизни» – этот емкий образ, уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних образ «река жизни», как «древо жизни» у других народов, был наглядно-зримым воплощением всего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного и подземного, то есть целой «космографией».

Такое, возвращающее современного читателя к космогоническим первоначалам, представление о единстве всего сущего в «Царь-рыбе» реализуется через принцип ассоциаций между человеком и природой. Этот принцип выступает универсальным конструктом образного мира произведения: вся структура образов, начиная от образов персонажей и кончая сравнениями и метафорами, выдержана у Астафьева от начала до конца в одном ключе – человека он видит через природу, а природу через человека.

Так, ребенок ассоциируется у Астафьева с зеленым листком, который «прикреплялся к древу жизни коротеньким стерженьком», а смерть старого человека вызывает ассоциацию с тем, как «падают в старом бору перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгим выдохом». А образ матери и ребенка превращается под пером Астафьева в образ Древа, питающего свой Росток:

«Вздрогнув поначалу от жадно, по-зверушечьи давнувших десен, заранее напрягшись в ожидании боли, мать почувствовала ребристое, горячее небо младенца, распускалась всеми ветвями и кореньями своего тела, гнала по ним капли живительного молока, и по раскрытой почке сосца оно переливалось в такой гибкий, живой, родной росточек».

Зато о речке Опарихе автор говорит так: «Синенькая жилка, трепещущая на виске земли». А другую, шумную речушку он напрямую сравнивает с человеком: «Бедовый, пьяный, словно новобранец с разорванной на груди рубахой, урча, внаклон катился поток к Нижней Тунгуске, падая в ее мягкие материнские объятия». Этих метафор и сравнений, ярких, неожиданных, щемящих и смешливых, но всегда ведущих к философскому ядру книги, в «Царь-рыбе» очень и очень много. Подобные ассоциации, становясь принципом поэтики, по существу, вскрывают главную, исходную позицию автора. Астафьев напоминает нам, что человек и природа есть единое целое, что все мы – порождение природы, ее часть, и, хотим или не хотим, находимся вместе с законами, изобретенными родом людским, под властью законов куда более могущественных и непреодолимых – законов природы. И поэтому самое отношение человека и природы Астафьев предлагает рассматривать как отношение родственное, как отношение между матерью и ее детьми.

Отсюда и пафос, которым окрашена вся «Царь-рыба». Астафьев выстраивает целую цепь рассказов о браконьерах, причем браконьерах разного порядка: на первом плане здесь браконьеры из поселка Чуш, «чушанцы», которые буквально грабят родную реку, безжалостно травят ее; но есть и Гога Герцев – браконьер, который вытаптывает души встречающихся ему на пути одиноких женщин; наконец, браконьерами автор считает и тех чиновников государственного масштаба, которые так спроектировали и построили на Енисее плотину, что загноили великую сибирскую реку.

Дидактизм, который всегда в той или иной мере присутствовал в астафьевских произведениях, в «Царь-рыбе» выступает с наибольшей очевидностью. Собственно, те самые «скрепы», которые обеспечивают цельность «Царь-рыбы» как цикла, становятся наиболее значимыми носителями дидактического пафоса. Так, дидактика выражается в прежде всего в однотипности сюжетной логики всех рассказов о попрании человеком природы – каждый из них обязательно завершается нравственным наказанием браконьера.

Жестокого, злобного Командора постигает трагический удар судьбы: его любимицу-дочку Тайку задавил шофер – «сухопутный браконьер», «нажравшись бормотухи» («У Золотой Карги»). А Грохотало, «мякинное брюхо» и неудержимый рвач, наказуется в чисто гротескном, буффонадном виде: ослепленный удачей, он хвастает пойманным осетром перед человеком, который оказывается… инспектором рыбнадзора (« Грохотало»). Наказание неминуемо настигает человека даже за давние злодеяния – таков смысл кульминационного рассказа из первой части цикла, давшего название всей книге. Сюжет о том, как наиболее осмотрительный и вроде бы самый порядочный из браконьеров Игнатьич был стянут в воду гигантской рыбой, приобретает некий мистико-символический смысл: оказавшись в пучине, превратившись в пленника собственной добычи, почти прощаясь с жизнью, Игнатьич вспоминает давнее свое преступление – как он еще безусым парнем, «молокососом», пакостно отомстил своей «изменщице», Глашке Куклиной, и навсегда опустошил ее душу. И то, что с ним сейчас произошло, сам Игнатьич воспринимает как божью кару: «Пробил крестный час, пришла пора отчитаться за грехи…»

Авторская дидактика выражается и в соположении рассказов, входящих в цикл. Не случайно по контрасту с первой частью, которую целиком заняли браконьеры из поселка Чуш, зверствующие на родной реке, во второй части книги на центральное место вышел Акимка, который духовно сращен с природой-матушкой. Его образ дается в параллели с «красногубым северным цветком», причем аналогия проводится через тщательную изобразительную конкретизацию: «Вместо листьев у цветка были крылышки, тоже мохнатый, точно куржаком охваченный, стебелек подпирал чашечку цветка, в чашечке мерцала тоненькая, прозрачная ледышка».

Видно, не шибкс сладким было детство у этих северных цинготных Акимок, да все равно – детство
И рядом с Акимом появляются и другие персонажи, что, как могут, пекутся о родной земле, сострадают ее бедам. А начинается вторая часть рассказом «Уха на Боганиде» где рисуется своего рода нравственная утопия. Боганида – это крохотный рыбацкий поселок, «с десяток кособоких, до зольной плоти выветренных избушек», а вот между его обитателями: изувеченным войной приемщиком рыбы Кирягой-деревягой, бабами-резальщицами, детишками – существует какая-то особая добрая приязнь, прикрываемая грубоватым юмором или вроде бы сердитой воркотней. Апофеозом же этой утопической этологии становится ритуал – с первого бригадного улова «кормить всех ребят без разбору рыбацкой ухой».

Автор обстоятельно, смакуя каждую подробность, описывает, как встречают боганидские ребятишки лодки с грузом, как помогают рыбакам, и те их не то что не прогоняют, а «даже самые лютые, нелюдимые мужики на боганидском миру проникались благодушием, милостивым настроением, возвышающим их в собственных глазах», как совершается процесс приготовления ухи. И, наконец, «венец всех дневных свершений и забот – вечерняя трапеза, святая, благостная», когда за общим артельным столом рядом с чужими отцами сидят чужие дети и согласно, дружно едят уху из общего котла. Эта картина есть зримое воплощение авторского идеала – единения людей, разумно живущих в сообществе, в ладу с природой и между собой.

Наконец, дидактический пафос в «Царь-рыбе» выражается непосредственно – через лирические медитации Автора, выступающего в роли героя-повествователя. Так, в рассказе «Капля», который стоит в начале цикла, большая лирическая медитация начинается с такого поэтического наблюдения:

«На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением. И я замер (…) «Не падай! Не падай!» – заклинал я, просил, молил, кожей и сердцем внимая покою, скрытому в себе и в мире».

И вид этой капли, замершей на кончике ивового листа, вызывает целый поток переживаний Автора – мысли о хрупкости и трепетности самой жизни, тревогу за судьбы наших детей, которые рано или поздно «останутся одни, сами с собой и с этим прекраснейшим и грозным миром», и душа его «наполнила все вокруг беспокойством, недоверием, ожиданием беды». Правда, эта тревожная медитация завершается на мажорной ноте:

«А капля? Я оглянулся и от серебристого крапа, невдали переходящего в сплошное сияние, зажмурил глаза. Сердце мое трепыхнулось и обмерло в радости: на каждом листке, на каждой хвоинке, травке, в венцах соцветий, на дудках дедюлек, на лапах пихтарников, на необгорелыми концами высунувшихся из костра дровах, на одежде, на сухостоинах и на живых стволах деревьев, даже на сапогах спящих ребят мерцали, светились, играли капли, и каждая роняла крошечную блестку света, но, слившись вместе, эти блестки заливали сиянием торжествующей жизни все вокруг, и вроде бы впервые за четверть века, минувшего с войны, я, не зная, кому в этот миг воздать благодарность, пролепетал, а быть может, подумал: «Как хорошо, что меня не убили на войне, и я дожил до этого утра»».

Именно в лирических медитациях Автора, в его взволнованных переживаниях то, что происходит здесь и сейчас, в социальной и бытовой сферах, переводится в масштабы вечности, соотносится с великими и суровыми законами бытия, окрашиваясь в экзистенциальные тона.

Однако, в принципе, дидактизм в искусстве выступает наружу, как правило, тогда, когда художественная реальность, воссозданная автором, не обладает энергией саморазвития. А это значит, что «всеобщая связь явлений» еще не видна. На таких фазах литературного процесса оказывается востребованной форма цикла, ибо в ней удается запечатлеть мозаику жизни, а вот скрепить ее в единую картину мира можно только архитектонически: посредством монтажа, при помощи весьма условных – риторических или чисто фабульных – приемов (не случайно в ряде последующих изданий «Царь-рыбы» Астафьев переставлял местами рассказы, а некоторые даже исключал)29. Все это свидетельствует о гипотетичности концепции произведения и об умозрительности предлагаемых автором рецептов.

Сам писатель рассказывал, с каким трудом у него «выстраивалась» «Царь-рыба»: «Не знаю, что тому причиной, может быть, стихия материала, которого так много скопилось в душе и памяти, что я чувствовал себя буквально им задавленным и напряженно искал форму произведения, которая вместила бы в себя как можно больше содержания, то есть поглотила бы хоть часть материала и тех мук, что происходили в душе. Причем все это делалось в процессе работы над книгой, так сказать, «на ходу», и потому делалось с большим трудом».

В этих поисках формы, которая бы соединяла всю мозаику рассказов в единое целое, выражали себя муки мысли, пытающей мир, старающейся постигнуть справедливый закон жизни человека на земле. Не случайно на последних страницах «Царь-рыбы» Автор обращается за помощью к вековой мудрости, запечатленной в Священной книге человечества: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами. Время родиться и время умирать (…) Время войне и время миру». Но эти уравновешивающие все и вся афоризмы Екклезиаста тоже не утешают, и кончается «Царь-рыба» трагическим вопрошанием Автора: «Так что же я ищу, отчего я мучаюсь, почему, зачем? – нет мне ответа».

Искомая гармония между человеком и природой, внутри самого народного «м!ра» не наступила. Да и наступит ли когда-нибудь?

Источник

Новелла «Бойе»
Почему в центре повествования находится собака Бойе?
Что воплощает образ собаки?
Проанализируйте историю об охоте Николая на песца.
Чему учит эта история?

Ответы

Варианы заголовка : Завтрак в школу ; Хлеб для одноклассников ; Завтрак ; Хлеб с клюквенным повидлом ; Сытый Володя ;

| . Завтрак в школу от мамы .

|| . Володя достал свой хлеб .

1 . Непосмел предложить хлеб .

2 . Принёс не два ломтя , а четыре.

3 . Предложил хлеб .

4 . Упал кусочек хлеба .

5 . Выругал Пашка .

6 . Володя собирает свой хлеб с пола .

||| . «Сытый» Володя Тенков .

1). Автор относится к Володе , как к доброму , бесхитростному десятилетнему мальчику , который всегда «был сыт». Володя знал , что «в Пролетарской стране» «стыдно быть сытым» , но несмотря на это Володя накормил своих одноклассников . Я считаю , что Володя сделал всё правильно и на его месте я бы сделала тоже самое .

Подробнее — на — ответ:

Подбежал к проруби
подбежал- главное слово
к проруби — зависимое слово.
проведём стрелку от слова ( подбежал) к слову (проруби) и задаём вопрос — подбежал к чему?.
Гулял с собакой
гулял — главное слово
с собакой — зависимое слово
проведём стрелку от слова ( гулял) к слову ( собакой) и задаём вопрос —
гулял с кем?

1) молоденький — корень (молод); суффикс (еньк); окончание (ий)
2) осинки — корень (осин); суффикс (к); окончание (и)
3) снегопад — слово образованное двумя основами ( снег, пад) соединяющиеся гласной (о)
4) берёзки — корень (берёз); суффикс(к); окончание (и)
5) гигантский — корень (гигант); суффикс (ск); окончание (ий)
6) лесоводы — слово образованное двумя словами (лес, вод) соединяющиеся гласной (о) и имеющий окончание (ы).

Источник



Пёс Бойе

Добрый день, пикабушники!
Этот пост не на какую-нибудь острую тему, он не разведёт споры, и не попытается изменить Вашу точку зрения на что-либо. Просто недавно я перечитывал «Царь-рыбу» Виктора Петровича Астафьева, и там наткнулся очень интересный момент. Автор, будучи взрослым мужчиной, имеющим собственную семью, приехал повидать отца, в родную деревню. В их семье есть собака, по кличке Бойе. И автор так здорово описывает это животное — я почти вижу его, как оно себя ведёт (у самого есть пёс), читал эти строки с глупой улыбкой. Так что дальше будет этот самый отрывок. Надеюсь тем, кто дочитает — понравится. Спасибо.

.
Ребятишки, лесные, диковатые от безлюдья, не сразу, но привыкли ко мне,
а привыкнув, как водится, и прилипли, показывали удочки, самопалы, тащили на
реку и в лес. Коля не отходил от меня ни на шаг. Вот кто умел быть душевно
преданным каждому человеку, родне же преданным до болезненности. За братом
тенью таскался кобель по кличке Бойе. Бойе или Байе — по-эвенкийски друг.
Коля кликал собаку по-своему — Бое, и потому как частил словами, в лесу
звучало сплошняком: «е-е-е-о-о-о».
Из породы северных лаек, белый, но с серыми, точно золой припачканными
передними лапами, с серенькой же полоской вдоль лба, Бойе не корыстен с
виду. Вся красота его и ум были в глазах, пестроватых, мудро-спокойных,
что-то постоянно вопрошающих. Но о том, какие умные глаза бывают у собак и
особенно у лаек, говорить не стоит, о том все сказано. Повторю лишь северное
поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою,
хорошим. Это детски наивное, но святое поверье совсем не распространяется на
постельных шавок, на раскормленных до телячьих размеров псин, обвешанных
медалями за породистое происхождение. Среди собак, как и среди людей,
встречаются дармоеды, кусучие злодеи, пустобрехи, рвачи — дворянство здесь
так искоренено и не было, оно приняло лишь комнатные виды.
Бойе был труженик, и труженик безответный. Он любил хозяина, хотя
сам-то хозяин никого, кроме себя, не умел любить, но так природой назначено
собаке — быть привязанной к человеку, быть ему верным другом и помощником.
Суровой северной природой рожденный, свою верность Бойе доказывал
делом, ласки не терпел, подачек за работу не требовал, питался отбросами со
стола, рыбой, мясом, которые помогал добывать человеку, спал круглый год на
улице, в снегу, и только в самые лютые морозы, когда мокрый чуткий его нос,
хоть и укрытый пушистым хвостом, засургучивало стужей, он деликатно
царапался в дверь и, впущенный в тепло, тут же забивался под лавку, подбирал
лапы, сжимался в клубочек и робко следил за людьми — не мешает ли? Поймав
чей-либо взгляд, коротким взмахом хвоста просил его извинить за вторжение и
за псиный запах, в морозы особенно густой и резкий. Ребятишки норовили
чего-нибудь сунуть собаке, покормить ее с руки. Бойе обожал детишек и,
понимая, что нельзя малым людям, так нежно пахнущим, учинять обиду отказом,
но и пользоваться их подачками ему не к лицу, прижавши уши к голове, смотрел
на хозяина, как бы говоря: «Не польстился бы я на угощение, но дети ж
неразумные. » И, не получив ни дозволения, ни отказа, однако угадав, что
хозяин хоть и не благоволит баловству, однако ж и не перечит, Бойе вежливо
снимал с детской руки замусоленный осколочек сахару или корочку хлебца, чуть
слышно хрустел под лавкой, благодарно шаркал языком розовую ладошку, попутно
и лицо, да и закрывал поскорее глаза, давая понять, что он насытился и взяла
его дрема. На самом же деле за всеми наблюдал, все видел и слышал.
С каким облегчением кобель вываливался из избяной утесненности, когда
чуть теплело на дворе. Он валялся в снегу, отряхивался, выбивая из себя
застойный дух тесного человеческого жилья. Подвявшие в тепле уши снова
ставил топориком и, озырнувшись на избу — не видит ли хозяин, бегал за
Колькой, цепляя его зубами за телогрейку. Колька был единственным на свете
существом, с которым Бойе позволял себе играть, да и то по молодости лет,
после отрекся от всяких игр, отодвигался от ребятишек, поворачивался к ним
задом. Если уж они совсем неотвязны делались, не очень чтобы грозно, скорее
предупредительно, заголял зубы, катал в горле рык и в то же время давал
взглядом понять, что досадует он не со зла, от усталости.
Без охоты Бойе жить не мог. Если отец или Колька по какой-либо причине
долго не ходили в лес, Бойе ронял хвост, лопоухо опускал голову, неприкаянно
бродил, никак не мог найти себе места, даже повизгивал и скулил, точно
хворый.
На него кричали, и он послушно смолкал, но томленье и беспокойство не
покидали его. Иногда Бойе один убегал в тайгу, подолгу там пропадал. Как-то
припер в зубах глухаря, по первому снегу вытропил песца, пригнал его к
бараку и до того загонял бедную зверушку вокруг поленницы дров, что, когда
на гам и лай вышел хозяин, песчишко сунулся ему меж ног, отыскивая спасенье
и защиту.
Бойе шел по птице, по белке, нырял в воду за подраненной ондатрой, и
все губы у него были изорваны бесстрашными зверьками. Он умел в тайге делать
все и соображал, как не полагалось животному, чем вбивал в суеверие лесных
людей — они его побаивались, подозревая нечистое дело. Не раз спасал и
выручал Бойе Кольку — друга своего. Тот однова так забегался за
подранком-глухарем, что затемняло в тайге и замерз бы лихой охотник в снегу,
да Бойе сперва отыскал, затем привел к нему людей.
Было это ранней зимой, а по весне Колька приволокся на глухое озеро
пострелять уток. Бойе обежал лесом озеро, прошлепал но мелкому таю,
остановился на обмыске и замер в стойке, глядя в воду. «Чего-то узрел!» —
насторожился Колька. Бойе приосел в осоке, пополз к урезу берега, вдруг
пружинисто взметнулся, бултых в воду! «Вот дурень! — улыбнулся Колька. —
Засиделся около дома, балуется». Но Бойе тащил что-то в зубах, бросил на
берег, отряхнулся. Колька приблизился и опешил — в траве каталась щучина
килограмма на два. Бойе ее лапой прижал, ухмыляется.
Услышав этакое сообщение, папа хотел дать охотнику порку за вранье, но
Колька настоял сходить еще раз на озеро, потом, мол, лупцуй, если набрехал.
Когда Бойе выпер вновь из воды щучину, папа, которого вроде бы ничем уже
было не удивить на этом свете, развел руками: «Чего за свою бурную жизнь не
перевидел, — говорит, — приключений каких только не изведал, однако
подобного дива не зрел еще. Бестия — не кобель! Раньше бы меня повесили
вместе с собакой на лиственнице, або утопили обоих — за колдовство,
привязавши к одному камню. »
В ту пору часть буксирных пароходов ходила еще на дровах. Надолго
причалив к берегу у Сушкова, суда запасались топливом, которое тут зимами
ширкал наезжий люд, все больше ссыльный.
Был Бойе большой любитель встречать и провожать пароходы. Однажды он
забежал на буксир, отыскивая отца, подавшегося разведать насчет выпивки, и,
пока хозяин искал горючку или пиво, а кобель искал хозяина, деляги с буксира
поймали его на поводок. Никогда не кусал Бойе людей и не знал, что иной раз
укусить их следовало бы. Пароход набрал дров, загудел и наладился
отваливать. Тут и хватилась семья — нет кормильца и сторожа. Покричали его,
позвали — не откликается. Заревели ребятишки в голос, мачеха заревела —
пропадать без собаки. Папа чалку не отдает. Капитан штрафом грозится за
задержку судна. Ругались, ругались пароходные люди, но все же подали трап.
Весь буксир обошел, обшарил поднабравшийся папа — нет собаки. И тогда он
решительно крикнул:
— Ко мне, Бойе!
И тут же из машинного отделения буксира раздался рыдающий голос кобеля.
Конфуз и паника были на пароходе, потому что папа рвался пальнуть из ружья
по рубке капитана, но семья висела на нем, отымала ружье. Папа все же
пальнул дробью вослед кораблю, да не достал, тот уже был далеко от берега.
Бойе отводил глаза, виновато вилял хвостом, стыдясь оплошки. К
пароходам он с тех пор близко не подходил. Сядет на подмытом приплеске,
посматривает на пароход и озирается на кусты, дескать, чуть что, дерану в
лес, только меня и видали!

Источник

Что воплощает образ собаки бойе

Виктор Петрович Астафьев. Царь-рыба

Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.

Если мы будем себя вести как следует,
то мы, растения и животные, будем
существовать в течение миллиардов лет,
потому что на солнце есть
большие запасы топлива
и его расход прекрасно регулируется.

Бойе

По своей воле и охоте редко уж мне приходится ездить на родину. Все
чаще зовут туда на похороны и поминки — много родни, много друзей и
знакомцев — это хорошо: много любви за жизнь получишь и отдашь, да хорошо,
пока не подойдет пора близким тебе людям падать, как падают в старом бору
перестоялые сосны, с тяжелым хрустом и долгим выдохом.
Однако доводилось мне бывать на Енисее и без зова кратких скорбных
телеграмм, выслушивать не одни причитания. Случались счастливые часы и ночи
у костра на берегу реки, подрагивающей огнями бакенов, до дна пробитой
золотыми каплями звезд; слушать не только плеск волн, шум ветра, гул тайги,
но и неторопливые рассказы людей у костра на природе, по-особенному
открытых, рассказы, откровения, воспоминания до темнозори, а то и до утра,
занимающегося спокойным светом за дальними перевалами, пока из ничего не
возникнут, не наползут липкие туманы, и слова сделаются вязкими, тяжелыми,
язык неповоротлив, и огонек притухнет, и все в природе обретет ту
долгожданную миротворность, когда слышно лишь младенчески-чистую душу ее. В
такие минуты остаешься как бы один на один с природою и с чуть боязной
тайной радостью ощутишь: можно и нужно, наконец-то, довериться всему, что
есть вокруг, и незаметно для себя отмякнешь, словно лист или травинка под
росою, уснешь легко, крепко и, засыпая до первого луча, до пробного птичьего
перебора у летней воды, с вечера хранящей парное тепло, улыбнешься давно
забытому чувству — так вот вольно было тебе, когда ты никакими еще
воспоминаниями не нагрузил память, да и сам себя едва ли помнил, только
чувствовал кожей мир вокруг, привыкал глазами к нему, прикреплялся к древу
жизни коротеньким стерженьком того самого листа, каким ощутил себя сейчас
вот, в редкую минуту душевного покоя.
Но так уж устроен человек: пока он жив — растревоженно работают его
сердце, голова, вобравшая в себя не только груз собственных воспоминаний, но
и память о тех, кто встречался на росстанях жизни и навсегда канул в
бурлящий людской водоворот либо прикипел к душе так, что уж не оторвать, не
отделить ни боль его, ни радость от своей боли, от своей радости.
. Тогда еще действовали орденские проездные билеты, и, получив
наградные деньги, скопившиеся за войну, я отправился в Игарку, чтобы вывезти
из Заполярья бабушку из Сисима.
Дядья мои Ваня и Вася погибли на войне, Костька служил во флоте на
Севере, бабушка из Сисима жила в домработницах у заведующей портовым
магазином, женщины доброй, но плодовитой, смертельно устала от детей, вот и
просила меня письмом вызволить ее с Севера, от чужих, пусть и добрых людей.
Я многого ждал от той поездки, но самое знаменательное в ней оказалось
все же то, что высадился я с парохода в момент, когда в Игарке опять что-то
горело, и мне показалось, никуда я не уезжал, не промелькнули многие годы,
все как стояло, так и стоит на месте, вон даже такой привычный пожар
полыхает, не вызывая разлада в жизни города, не производит сбоя в ритме
работы. Лишь ближе к пожару толпился и бегал кой-какой народ, гундели
красные машины, по заведенному здесь обычаю качая воду из лыв и озерин,
расположенных меж домов и улиц, громко трещала, клубилась черным дымом
постройка, к полному моему удивлению оказавшаяся рядом с тем домом, где жила
в домработницах бабушка из Сисима.
Хозяев дома не оказалось. Бабушка из Сисима в слезах пребывала и в
панике: соседи начали на всякий случай выносить имущество из квартир, а она
не смела — не свое добро-то, вдруг чего потеряется.
Ни обопнуться, ни расцеловаться, ни всплакнуть, блюдя обычай, мы не
успели. Я с ходу принялся увязывать чужое имущество. Но скоро распахнулась
дверь, через порог рухнула тучная женщина, доползла на четвереньках до
шкафчика, глотнула валерьянки прямо из пузырька, отдышалась маленько и
слабым мановением руки указала прекратить подготовку к эвакуации: на улице
успокоительно забрякали в пожарный колокол — чему надо сгореть, то сгорело,
пожар, слава Богу, на соседние помещения не перекинулся, машины
разъезжались, оставив одну дежурную, из которой неспешно поливали чадящие
головешки. Вокруг пожарища стояли молчаливые, ко всему привычные горожане, и
только сажей перепачканная плоскоспинная старуха, держа за ручку спасенную
поперечную пилу, голосила по кому-то или по чему-то.
Пришел с работы хозяин, белорус, парень здоровый, с неожиданною для его
роста и национальности продувной рожей и характером. Мы с ним и с хозяйкою
крепко выпили. Я погрузился в воспоминания о войне, хозяин, глянув на мою
медаль и орден, сказал с тоской, но безо всякой, впрочем, злости, что у него
тоже были и награды, и чины, да вот сплыли.
Назавтра был выходной. Мы с хозяином пилили дрова в Медвежьем логу.
Бабушка из Сисима собиралась в дорогу, брюзжала под нос: «Мало имя меня, дак
ишшо и пальня сплатируют!» Но я пилил дрова в охотку, мы перешучивались с
хозяином, собирались идти обедать, как появилась по-над логом бабушка из
Сисима, обшарила низину не совсем еще выплаканными глазами и, обнаружив нас,
потащилась вниз, хватаясь за ветки. За нею плелся худенький, тревожно
знакомый мне паренек в кепочке-восьмиклинке, в оборками висящих на нем
штанах. Он смущенно и приветно мне улыбался. Бабушка из Сисима сказала
по-библейски:
— Это брат твой.
— Колька!
Да, это был тот самый малый, что, еще не научившись ходить, умел уже
материться и с которым однажды чуть не сгорели мы в руинах старого игарского
драмтеатра.
Отношения мои после возвращения из детдома в лоно родимой семьи опять
не сложились. Видит Бог, я пытался их сложить, какое-то время был смирен,
услужлив, работал, кормил себя, часто и мачеху с ребятишками — папа, как и
прежде, пропивал все до копейки и, следуя вольным законам бродяг, куролесил
по свету, не заботясь о детях и доме.
Кроме Кольки, был уже в семье и Толька, а третий, как явствует из
популярной современной песни, хочет он того или не хочет, «должен уйти»,
хотя в любом возрасте, на семнадцатом же году особенно, страшно уходить на
все четыре стороны — мальчишка не переборол еще себя, парень не взял над
ним власти — возраст перепутный, неустойчивый. В эти годы парни, да и девки
тоже, совершают больше всего дерзостей, глупостей и отчаянных поступков.
Но я ушел. Навсегда. Чтоб не быть «громоотводом», в который всаживалась
вся пустая и огненная энергия гулевого папы и год от года все более
дичающей, необузданной в гневе мачехи, ушел, но тихо помнил: есть у меня
какие-никакие родители, главное, ребята, братья и сестры, Колька сообщил —
уже пятеро! Трое парней и две девочки. Парни довоенного производства,
девочки создались после того, как, повоевав под Сталинградом в составе
тридцать пятой дивизии в должности командира сорокапятки, папа, по ранению в
удалую голову, был комиссован домой.
Я возгорелся желанием повидать братьев и сестер, да, что скрывать, и
папу тоже повидать хотелось. Бабушка из Сисима со вздохом напутствовала
меня:
— Съезди, съезди. отец всеш-ки, подивуйся, штоб самому эким не
быть.
Работал папа десятником на дровозаготовках, в пятидесяти верстах от
Игарки, возле станка Сушково. Мы плыли на древнем, давно мне знакомом боте
«Игарец». Весь он дымился, дребезжал железом, труба, привязанная врастяжку
проволоками, ходуном ходила, того и гляди отвалится; от кормы до носа
«Игарец» пропах рыбой, лебедка, якорь, труба, кнехты, каждая доска, гвоздь и
вроде бы даже мотор, открыто шлепающий на грибы похожими клапанами,
непобедимо воняли рыбой. Мы лежали с Колькой на мягких белых неводах,
сваленных в трюм. Между дощаным настилом и разъеденным солью днищем бота
хлюпала и порой выплескивалась ржавая вода, засоренная ослизлой рыбьей
мелочью, кишками, патрубок помпы забивало чешуей рыбы, она не успевала
откачивать воду, бот в повороте кренило набок, и долго он так шел, натужно
гукая, пытаясь выправиться на брюхо, а я слушал брата. Но что нового он мог
мне рассказать о нашей семейке? Все как было, так и есть, и потому я больше
слушал не его, а машину, бот, и теперь только начинал понимать, что времени
все же минуло немало, что я вырос и, видать, окончательно отделился от
всего, что я видел и слышал в Игарке, что вижу и слышу на пути в Сушково. А
тут еще «Игарец» булькал, содрогался, старчески тяжело выполнял привычную
свою работу, и так жаль было мне эту вонючую посудину.
Я раскаиваться начал, что поехал в Сушково, но дрогнуло, затрепыхалось
сердце, когда возле одиноко и плоско стоявшего на низком берегу барака
увидел я косолапенького, уже седого человека, чисто выбритого, с пятнышками
усов-бабочек под чутко и часто шмыгающим носом. Нет, пока еще никто и ничто
не отменило, не побороло в нас чувство, занимающее место в сердце помимо
нашей воли. Сердце прежде меня почуяло, узнало родителя! Чуть в стороне, на
зеленом приплеске топталась все еще по-молодому стройная женщина со сбитым
на затылок платком. К реке, навстречу боту «Игарец», в изнеможении
остановившемуся на якоре, но все еще продолжающему дымить во все дыры,
взбивая желтенький дымок пересеянного ветрами песка, мчались ребятишки,
обутые и одетые кто во что, за ними с лаем неслась белая собака.
Телеграммы в Сушково мы не давали, да она сюда и не дошла бы, Коля,
ездивший поступать в игарскую школу и там случайно подцепивший меня,
выскочил на берег и, частя, захлебываясь, кричал, показывая на трап:
— Папка! Папка! Гляди, кого я привез-то. Отец затоптался на месте,
заколесил ногами, засуетился руками, сорвался вдруг, легко, как в молодости,
побежал навстречу, обнял меня, для чего ему пришлось подняться на цыпочки,
неумело поцеловал, чем смутил меня изрядно — последний раз он облобызал
родное чадо лет четырнадцать назад, возвратившись с великой стройки
Беломорканала.
— Живой! Слава Богу, живой! — По лицу родителя катились слабые,
частые слезы. — А мне кто-то о тебе писал или сказал, будто погиб ты на
фронте, пропал без вести, ли че ли.
Вот так вот: «не то погиб, не то пропал без вести, ли че ли. » Эх
папа! Папа.
Мачеха все так же отчужденно стояла на приплеске, не двигаясь с места,
чаще и встревоженней дергалась ее голова.
Я подошел, поцеловал ее в щеку.
— А мы правда думали, пропал, — сказала она. И не понять было:
сожалеет или радуется.
— Я женат. У меня своя семья. Заехал повидаться, — поспешил я
успокоить родителей и, почувствовав ихнее да и свое облегчение, обругал
себя: «Все ищешь, недотыка, то, чего не терял!»
Ребятишки, лесные, диковатые от безлюдья, не сразу, но привыкли ко мне,
а привыкнув, как водится, и прилипли, показывали удочки, самопалы, тащили на
реку и в лес. Коля не отходил от меня ни на шаг. Вот кто умел быть душевно
преданным каждому человеку, родне же преданным до болезненности. За братом
тенью таскался кобель по кличке Бойе. Бойе или Байе — по-эвенкийски друг.
Коля кликал собаку по-своему — Бое, и потому как частил словами, в лесу
звучало сплошняком: «е-е-е-о-о-о».
Из породы северных лаек, белый, но с серыми, точно золой припачканными
передними лапами, с серенькой же полоской вдоль лба, Бойе не корыстен с
виду. Вся красота его и ум были в глазах, пестроватых, мудро-спокойных,
что-то постоянно вопрошающих. Но о том, какие умные глаза бывают у собак и
особенно у лаек, говорить не стоит, о том все сказано. Повторю лишь северное
поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою,
хорошим. Это детски наивное, но святое поверье совсем не распространяется на
постельных шавок, на раскормленных до телячьих размеров псин, обвешанных
медалями за породистое происхождение. Среди собак, как и среди людей,
встречаются дармоеды, кусучие злодеи, пустобрехи, рвачи — дворянство здесь
так искоренено и не было, оно приняло лишь комнатные виды.
Бойе был труженик, и труженик безответный. Он любил хозяина, хотя
сам-то хозяин никого, кроме себя, не умел любить, но так природой назначено
собаке — быть привязанной к человеку, быть ему верным другом и помощником.
Суровой северной природой рожденный, свою верность Бойе доказывал
делом, ласки не терпел, подачек за работу не требовал, питался отбросами со
стола, рыбой, мясом, которые помогал добывать человеку, спал круглый год на
улице, в снегу, и только в самые лютые морозы, когда мокрый чуткий его нос,
хоть и укрытый пушистым хвостом, засургучивало стужей, он деликатно
царапался в дверь и, впущенный в тепло, тут же забивался под лавку, подбирал
лапы, сжимался в клубочек и робко следил за людьми — не мешает ли? Поймав
чей-либо взгляд, коротким взмахом хвоста просил его извинить за вторжение и
за псиный запах, в морозы особенно густой и резкий. Ребятишки норовили
чего-нибудь сунуть собаке, покормить ее с руки. Бойе обожал детишек и,
понимая, что нельзя малым людям, так нежно пахнущим, учинять обиду отказом,
но и пользоваться их подачками ему не к лицу, прижавши уши к голове, смотрел
на хозяина, как бы говоря: «Не польстился бы я на угощение, но дети ж
неразумные. » И, не получив ни дозволения, ни отказа, однако угадав, что
хозяин хоть и не благоволит баловству, однако ж и не перечит, Бойе вежливо
снимал с детской руки замусоленный осколочек сахару или корочку хлебца, чуть
слышно хрустел под лавкой, благодарно шаркал языком розовую ладошку, попутно
и лицо, да и закрывал поскорее глаза, давая понять, что он насытился и взяла
его дрема. На самом же деле за всеми наблюдал, все видел и слышал.
С каким облегчением кобель вываливался из избяной утесненности, когда
чуть теплело на дворе. Он валялся в снегу, отряхивался, выбивая из себя
застойный дух тесного человеческого жилья. Подвявшие в тепле уши снова
ставил топориком и, озырнувшись на избу — не видит ли хозяин, бегал за
Колькой, цепляя его зубами за телогрейку. Колька был единственным на свете
существом, с которым Бойе позволял себе играть, да и то по молодости лет,
после отрекся от всяких игр, отодвигался от ребятишек, поворачивался к ним
задом. Если уж они совсем неотвязны делались, не очень чтобы грозно, скорее
предупредительно, заголял зубы, катал в горле рык и в то же время давал
взглядом понять, что досадует он не со зла, от усталости.
Без охоты Бойе жить не мог. Если отец или Колька по какой-либо причине
долго не ходили в лес, Бойе ронял хвост, лопоухо опускал голову, неприкаянно
бродил, никак не мог найти себе места, даже повизгивал и скулил, точно
хворый.
На него кричали, и он послушно смолкал, но томленье и беспокойство не
покидали его. Иногда Бойе один убегал в тайгу, подолгу там пропадал. Как-то
припер в зубах глухаря, по первому снегу вытропил песца, пригнал его к
бараку и до того загонял бедную зверушку вокруг поленницы дров, что, когда
на гам и лай вышел хозяин, песчишко сунулся ему меж ног, отыскивая спасенье
и защиту.
Бойе шел по птице, по белке, нырял в воду за подраненной ондатрой, и
все губы у него были изорваны бесстрашными зверьками. Он умел в тайге делать
все и соображал, как не полагалось животному, чем вбивал в суеверие лесных
людей — они его побаивались, подозревая нечистое дело. Не раз спасал и
выручал Бойе Кольку — друга своего. Тот однова так забегался за
подранком-глухарем, что затемняло в тайге и замерз бы лихой охотник в снегу,
да Бойе сперва отыскал, затем привел к нему людей.
Было это ранней зимой, а по весне Колька приволокся на глухое озеро
пострелять уток. Бойе обежал лесом озеро, прошлепал но мелкому таю,
остановился на обмыске и замер в стойке, глядя в воду. «Чего-то узрел!» —
насторожился Колька. Бойе приосел в осоке, пополз к урезу берега, вдруг
пружинисто взметнулся, бултых в воду! «Вот дурень! — улыбнулся Колька. —
Засиделся около дома, балуется». Но Бойе тащил что-то в зубах, бросил на
берег, отряхнулся. Колька приблизился и опешил — в траве каталась щучина
килограмма на два. Бойе ее лапой прижал, ухмыляется.
Услышав этакое сообщение, папа хотел дать охотнику порку за вранье, но
Колька настоял сходить еще раз на озеро, потом, мол, лупцуй, если набрехал.
Когда Бойе выпер вновь из воды щучину, папа, которого вроде бы ничем уже
было не удивить на этом свете, развел руками: «Чего за свою бурную жизнь не
перевидел, — говорит, — приключений каких только не изведал, однако
подобного дива не зрел еще. Бестия — не кобель! Раньше бы меня повесили
вместе с собакой на лиственнице, або утопили обоих — за колдовство,
привязавши к одному камню. »
В ту пору часть буксирных пароходов ходила еще на дровах. Надолго
причалив к берегу у Сушкова, суда запасались топливом, которое тут зимами
ширкал наезжий люд, все больше ссыльный.
Был Бойе большой любитель встречать и провожать пароходы. Однажды он
забежал на буксир, отыскивая отца, подавшегося разведать насчет выпивки, и,
пока хозяин искал горючку или пиво, а кобель искал хозяина, деляги с буксира
поймали его на поводок. Никогда не кусал Бойе людей и не знал, что иной раз
укусить их следовало бы. Пароход набрал дров, загудел и наладился
отваливать. Тут и хватилась семья — нет кормильца и сторожа. Покричали его,
позвали — не откликается. Заревели ребятишки в голос, мачеха заревела —
пропадать без собаки. Папа чалку не отдает. Капитан штрафом грозится за
задержку судна. Ругались, ругались пароходные люди, но все же подали трап.
Весь буксир обошел, обшарил поднабравшийся папа — нет собаки. И тогда он
решительно крикнул:
— Ко мне, Бойе!
И тут же из машинного отделения буксира раздался рыдающий голос кобеля.
Конфуз и паника были на пароходе, потому что папа рвался пальнуть из ружья
по рубке капитана, но семья висела на нем, отымала ружье. Папа все же
пальнул дробью вослед кораблю, да не достал, тот уже был далеко от берега. Читать далее.

Источник